и никак не отыскивалась в темноте, пока вода из бутылки не вытекла. Вот тут-то я пробку наконец и нашарил.

А затем они плюхнули корзину на платформу, и мне так понравилось сидеть спокойно, без всякой тряски, что я чуть не заснул, и когда снова глянул в дыру, то оказалось, бирка с адресом уже упала и валяется рядом с корзиной. Потом кто-то пнул корзину. Огромный такой громила. С удовольствием бы сам его пнул. Вот, значит, он её пнул и спросил: «Это ещё что такое?» Я пискнул, ну вроде как кролик, а этот кто-то снаружи и говорит: «Кажись, там какая-то живность, но бирка отсутствует».

Как же, отсутствует! Да он всё это время на ней стоял. Мне было видно, как из-под его мерзкого сапога торчит верёвочка от неё. Ну и они меня повезли куда-то, похоже на тачке, и снова плюхнули наземь в темнющем месте, где я совсем ничего не видел.

– А вот мне интересно, с какой стати они решили, что в корзине взрывное устройство? – полюбопытствовал Освальд.

– О, это-то и был самый ужас, – вздохнул Г. О. – А всё из-за моих часов. Я от нечего делать завёл их. А вы же знаете: они, после того как сломались, стали очень шумными. Ну, один из этих тут же и всполошился: «Ш‐ш-ш! Что это там? Тикает, как адская машина». И нечего толкать меня, Дора. Это он сказал «адская», а не я. И после ещё добавил: «Я бы на месте инспектора выкинул её в реку. Ну да ладно. На всякий случай перенесём её от греха подальше». Но второй возразил: «Нет, лучше не трогать». Поэтому меня больше не плюхали. Они ушли и явились с ещё одним, долго спорили, а потом до меня донеслось, как они говорят: «Полиция». Ну, тут уж я им устроил.

– И что же такого ты устроил?

– О, я стал метаться внутри и услыхал, как они удирают. Тогда я начал кричать: «Эй, вы, там! Можете меня выпустить?»

– И они это сделали?

– Да. Но не сразу. Мне пришлось их сквозь дырки поуговаривать. А когда корзину открыли, там, снаружи, оказалась целая толпа. Они очень сильно смеялись, угостили меня хлебом и сыром и сказали, что я отчаянный малец. Да, я такой! Ох, если бы ещё отец не тянул с разговором. Мог бы спокойно и утром поговорить. Не сделал я ничего уж совсем ужасного. И вообще, это ваша вина. Вы за мной плохо приглядывали. Разве я не ваш младший братишка? Значит, ваш долг – следить, чтобы я всё делал правильно. Вы же сами мне это постоянно твердите.

Последние его слова заставили хорошо владеющего собой Освальда удержаться от сурового, но справедливого выговора, который давно уже трепетал на его возмущённых устах. Г. О. тем временем разрыдался, и Дора принялась его укачивать на коленях, словно младенца, хотя он слишком уже большой для такого и обычно сам это понимает. В итоге он и заснул, пробормотав сперва, что обедать не хочет.

Назначенное на вечер отеческое внушение пришлось отложить, потому что Г. О. уже лежал в кровати больной. И это не было притворством с его стороны, захворал он по-настоящему, так что пришлось даже посылать за доктором.

Врач нашёл у больного лихорадку от переохлаждения и треволнений. А я полагаю, что, возможно, причиной всему – съеденное Г. О. за свадебным обедом, последующая тряска и хлеб с сыром, которым безбилетного пассажира попотчевал заведующий камерой хранения.

Болезнь длилась целую неделю. А когда Г. О. стало лучше, поступок его всё равно обсуждать не стали. Наш отец – а он самый справедливый человек в Англии – сказал, что мальчик уже достаточно наказан. И это была истинная правда.

Ведь Г. О. из-за болезни пропустил и рождественское представление, и «Неряху Петера» в Театре Гаррика[94], лучший спектакль, который я когда-либо видел. Актёры там играли совсем по-другому, чем мне доводилось видеть раньше, и выглядели как самые настоящие сорванцы. Сильно подозреваю, что они читали книги про нас.

Время от времени у меня возникает подозрение, не попросил ли отец доктора выписать Г. О. самые противные и горькие лекарства. Женщина именно так бы и поступила, но джентльмены обычно не снисходят до столь низкого коварства.

В чём я точно уверен, так это в том, что урок вышел хорошим. Человек ведь живёт и учится, и вряд ли кому-то из нас теперь взбредёт в голову убежать из дому, кто бы его на такое ни подбивал. Думаю, даже Г. О. вряд ли когда-либо повторит свой дурацкий подвиг.

Единственным наказанием, которое применил отец, было сожжение на глазах у Г. О. клоунского костюма, детали которого ослушник покупал на скопленные карманные деньги. Ну там красную оторочку и прочее.

И конечно же, стоило дурачку как следует выздороветь, мы быстренько отучили его от всяких там заявлений про нашу вину. Он ведь, по его собственным, между прочим, словам, наш младший братишка, а значит, наш долг – не спускать ему наглости.

Глава 2

Покаянный пудинг

Это было первое Рождество без мамы. Прошёл почти год с тех пор, как она умерла. Я не могу писать о маме. Скажу только одно: если бы она просто на время уехала, а не покинула нас навсегда, нам бы совсем не так сильно хотелось праздновать Рождество.

Тогда я не понимал, в чём тут дело, но теперь, когда сделался старше, вроде могу себе объяснить. Всё для нас переменилось, и таким ужасным образом, что мы постоянно искали забвения в каком-нибудь занятии.

Возможно, нам даже не было разницы, чем себя занять. Потому что несчастье переживаешь легче, если ты занят делом, а не сидишь и думаешь только о том, как тебе плохо.

За считаные дни до Рождества отец получил известие, что компаньон, укравший все его деньги, находится во Франции, и поспешил туда, надеясь мошенника задержать. В действительности тот был в Испании, где дела с поимкой преступников обстоят куда хуже, но это выяснилось лишь позже.

Перед отъездом отец отвёл Дору и Освальда в свой кабинет и сказал:

– Мне немыслимо жаль, что приходится уезжать, но есть дела, которые не терпят отлагательства. Вы ведь будете вести себя хорошо, дети мои, пока меня нет?

Мы твёрдо это пообещали, и тогда он продолжил:

– В силу некоторых причин – вы их не поймёте, даже если я попытаюсь вам объяснить, – в этом году